Прага героическая и трагическаяПамять о чешских князьях и королях, даже самых прославленных, в сознании народов со временем затуманивалась, бледнела, комбинировалась с другими правителями, другими странами, пока не исчезала полностью. Особенно в период после Белой горы, когда понятие Чешского королевства поглотила Габсбургская монархия, а титул чешского короля обесценен.
Просвещение и более поздние прогрессивные течения очистили память чешских еретиков от предрассудков и деформации, следующих из религиозного или национального предубеждения. Это произошло в то время, когда чешский народ стал сторонником новой жизни, являющейся продолжением его славных традиций. Символом мифической Праги был Вышеград, королевской - Градчаны, центром и символом Праги героической стала Староместская площадь, этот «Римский форум» гуситской революции со своими двумя доминантами - ратушей и Тынским храмом. Эта площадь стала, прежде всего, местом сбора народных масс, к которым с обоих монументальных зданий прилетали икры, которые тут же разжигали сильный огонь. Отсюда в 1420 году вышел пламенный манифест пражан о защите Чешского королевства и чешского языка с помощью Бога и славного св. Вацлава. Здесь на ратуше развевался флаг со знаком королевского бургграфа Ченека из Вартенберга, когда он присоединился к революции, а потом этот флаг лежал разорванный и затоптанный у позорного столба, когда его владелец предал революцию и сдал крепость Зикмунду. Здесь воодушевленно встречали Жижку с его таборитами.
С противоположной стороны за всем этим наблюдал могучий Тынский храм, который хоть и был построен богатыми купцами, но стал поистине кафедральным собором гуситов. Оттуда пробуждали народ проповеди Яна из Рокицан, гуситского архиепископа. На фронтоне монументального фасада храма поднялась гуситская чаша и статуя Иржи из Подебрад, который после своего избрания королем в Староместской ратуше отправился прямо на благодарственное богослужение не в храм св. Вита, а сюда, к Тыну. Так ведущая роль, которую начал играть Староместский форум, затмила блеск королевской резиденции.
Это Бетлемская (Вифлеемская) часовня с кафедрой, с которой проповедовал Ян Гус, и напротив нее на другом берегу Влтавы бывший архиепископский двор, откуда архиепископы Ян из Енштейна и Збинек Зайиц из Газмбурка тщетно пытались укрепить церковную власть сначала против короля Вацлава, а потом против растущей гуситской революции. К ним присоединяется центр высшего образования Каролинум, поприще обоих реформаторов. К тому добавляются костелы св. Михала и св. Мартина, где впервые причащали под обоими способами.
Это храм Девы Марии Снежной, в котором проповедовал Ян Желивский, и откуда вышла процессия, которая под окнами второго из этих зданий - Новоместской ратуши - завершила дефенестрацию антигуситских чиновников, дав сигнал к вспышке революции. Наконец, памятные вершины холмов над Прагой - на Виткове и на Панкраци - места первых побед Яна Жижки. Все эти события и места их действий были описаны в литературе, стихах, повестях, романах и драмах. В гуситской истории преобладали два сюжета, связанных с Прагой. Это славный пролог гуситской революции с кульминацией победы Жижки на Виткове. Второй драматичный пражский сюжет из гуситской истории показывает нам чешский лагерь, разгневанного Жижку перед неверной, оппортунистической Прагой. Так гуситская революция не только придала Праге славу, но и подняла ее престиж в глазах народа выше, чем лоск королевской респектабельности.
Пражская дефенестрация считается началом Тридцатилетней войны. Заграничным гостям показывали окна, откуда выбросили чиновников, памятники в саду На Валех (Na Valech) на местах, куда они упали, малостранский дом «У Монтагов» (U Montagu), бывший дворец Смиржицких, где чешские мятежники совещались перед своим решающим деянием. Битва же на Белой горе для Европы была одним из эпизодов продолжительной войны. Для Чехии ее последствия оказались национальной катастрофой. В отличие от Витковой горы, места великой победы Жижки, Белая гора стала могилой чешской независимости и чешской воинской славы. Собственно, не гора это была, а возвышенность, подобно как схватка 8 ноября 1620 года не была основательной битвой.
Поэтому белогорское поражение тем сильнее обжигало, тем болезненнее касалось чешского патриотизма, вновь пробужденного в 19 веке. Победители постарались, чтобы память о белогорской битве утратила свою остроту. Мятежников массово выслали за границу, а те, которые остались, признали победу. На поле боя был построен храм Девы Марии Победоносной, и каждый год летом (ни в коем случае не в годовщину битвы) к нему направлялась процессия из разных областей Чехии, чтобы поблагодарить Мать Божью за победу над ересью, императора над бунтовщиками. Так селяне шли на паломничество с благодарностью за свое угнетение, даже не понимая, что же тут произошло. Пейзаж был красивый, пели тут радостную песенку: «На Белой горе селянин пашет»... И только немногие ощущали здесь тяжелую атмосферу. Завершающим, самым злосчастным актом чешской трагедии стала казнь лидеров восстания, страшная месть победителей. Происходила она на том же Староместском рынке, месте действия стольких знаменательных событий в истории народа, славных и печальных, радостных и кровавых, особенно во время гуситской революции. Хотя подобные кровавые экзекуции в Европе не были редкостью, староместская казнь имела исключительное значение.
На черном эшафоте пали головы не только верхушки чешской аристократии и мещанства, но и представителей культурной элиты народа. Под мечом палача оборвалась жизнь чешских интеллектуалов мирового значения - ректора Карлова университета, выдающегося ученого своего времени, нескольких писателей, композитора. И с моральной точки зрения казненные были значительно выше среднего уровня, встретившие смерть на своих ответственных постах, в то время как заграничные авантюристы, чье легкомыслие и эгоизм стали причиной поражения, вовремя спаслись бегством. Совершенно уместна символическая метафора, что в этот роковой день на Староместском рынке истекал кровью весь народ. Кровавое событие глубоко врезалось в память тех, кто был его свидетелем и еще годы после экзекуции видел головы казненных, вывешенные в железных корзинах на Староместской башне Карлова моста. Это воспоминание послужило поводом для возникновения одной из трогательных пражских легенд. Когда в 1631 году Прагу захватили саксонские протестанты, с которыми вернулись и некоторые из сбежавших чешских эмигрантов, головы были сняты с «позорного столба» и благоговейно похоронены в Тынском храме. Место погребения хранили в строгой тайне. В 1766 году во время ремонта был обнаружен гроб с 11 черепами. Пришли к выводу, что это головы казенных, и находку тихо убрали в другое место.
Каждый год вдень своей казни казненные чешские паны встают из своей могилы и после молебна перед алтарем идут на Староместский рынок на место своей казни, и по ходу Орлоя на ратуше делают умозаключение о дальнейшей судьбе своего народа. Если стрелки идут правильно, то они радуются, а если часы стоят, возвращаются с грустью и заботами в свои темные жилища. Сальваторский храм во время правления Иосифа II был закрыт и превращен в монетный двор. Только в 1863 году был возвращен общине евангелистов, перестроивших его под свой состав. Когда во время реконструкции ремесленники работали на кладке стен, каждый день приходил странный старичок. Он всегда был первый на стройке, осматривал каждую щель, рассматривал отпавшие куски кладки и вообще рассказывал рабочим «странные истории». Этот старичок был Гинек Комм, бывший пекарь, которому когда-то как «пламенному патриоту» К.Г.Маха написал свой «Май». Он искал здесь черепа чешских панов, а «странные истории», которые он рассказывал рабочим, вероятно, были о страшной казни и сальваторской легенде. Священные национальные реликвии старик не нашел, но в сальваторском приходе оставил несколько эскизов с обозначением мест, где, по его мнению, могла быть скрыта могила казненных. Так сальваторская легенда, имеющая корни в послебелогорском периоде или сочиненная единоверцами казненных позже, сохранила память о жертвах императорской мести в народном сознании.
После Белой горы обеднел настолько, что «просил милостыню на пражском мосту». Некоторые версии легенды указывают точное место, где он сидел - под скульптурой тринитариев с Турком, которой в его время еще не существовало. Кажется маловероятным, чтобы поэт сидел вместе с нищими и подставлял прохожим свою широкополую шляпу, как то изобразили несколько художников. Возможно, на мосту он поджидал своих зажиточных знакомых, чтобы «стрельнуть у них денег». Во времена, когда не было литературных фондов, многие поэты так поступали, не только в Праге.
Тема униженного народа побудило Юлиуса Зейера написать произведение, в котором он символически выразил белогорскую трагедию чешского народа, его гордость и достоинство в этом поражении. Для этой цели не подходил нищенствующий поэт и тем более исторический Ломницкий. Нужен был обедневший послебелогорский чех среди нищих на мосту. Таким не просящим милостыню нищим стал герой его первой легенды о распятии, символически названный Inultus (неотомщенный). Зейер соединил с сюжетом нищенствующего поэта другую пражскую легенду, в новом смысле использовав барочную символику скульптуры на мосту.
Зейер хорошо улавливает суровый натуралистический характер некоторых проявлений искусства барокко. В своей легенде он изобразил чеха-патриота, глубоко чувствующего унижение народа после поражения в битве на Белой горе. Итальянская девушка-скульптор заметила этого чеха-патриота среди нищих на мосту, хотя сам он не просил милостыню. Она выбрала его как модель для статуи умирающего Христа и в творческом порыве и стремлении к правдивому изображению убила несчастного. Нищий умирает с осознанием аналогии своей личной судьбы и судьбы распятого народа. Зейер, уроженец Праги, который ее любил всем сердцем, изображает ее образ в довольно смутных чертах. Дворцы и улицы описывает так неопределенно, что они могли быть где угодно.
Винтер исходит из узкого окружения своего исторического, но вольно стилизованного героя, предпоследнего ректора Карлова университета, перед передачей его белогорскими победителями в руки иезуитов. От университетской обстановки он постепенно переходит на арену исторических событий, к пражской дефенестрации, бунту против императора и к кульминационной сцене - к казни на Староместском рынке. Винтер умело вкомпоновал Прагу в свои романы. Читатель постоянно знает, в какую часть города его привел писатель, и живо представляет городской пейзаж и историческую атмосферу. Начало романа сосредоточено вокруг Каролинума. Видим университетский актовый зал, аудитории, место проживания профессоров и студенческие коллегии, ближайшие храмы и магазины, Староместский рынок и Тынский храм.
Пропаганда победителей попробовала из этого последнего боя создать новое героическое предание, которое австрийским, габсбургским и иезуитско-католическим. Шведы были представлены главными врагами Чехии, хотя в Праге воевали не против чешского народа, а против императора, который унизил Чехию, и которые поддерживали чешских эмигрантов. Героическим ореолом были украшены те, кто воевал против шведов, в основном студенты Клементинума под предводительством иезуита Иржи Плахого (Jiri Plachy), и пражские мещане. И пражских евреев император отметил особым знаменем за героическую защиту города от шведов. Местом главного боя был Карлов мост, вокруг которого сосредоточилась восхваляющая легенда. Традиция прижилась. Несмотря на то, что тенденция заменить героическое гуситское предание противореформационным габсбургским в этом случае была более заметна, чем, например, в святоянской легенде, либеральные патриоты 19 века как-то не заметили этого. Так, еще Юбилейную выставку 1891 года украшали воссозданные ворота старинного Вышеграда, построенные Карлом IV и позже снесенные. Этот туристический павильон с лабиринтом и диорамой, представляющей бой со шведами на Карловом мосту, после выставки был перенесен на Петршин. На шведов также свалили вину за опустошение чешской земли, хотя грабили все армии, которые прошли через страну во время Тридцатилетней войны.
После войны наемники, помогавшие Габсбургам победить, получили в награду имения, конфискованные у чешской аристократии, где они грубо использовали свои права собственников. Большая часть местного населения эмигрировала, чешский язык пришел в упадок. Некогда славное королевство превратилось в безоглядно эксплуатируемую провинцию. В этой среде развивался психоз со своеобразной литературой, отображающей в барочной гиперболе и жестоких сценах подобное душевное состояние. В модернизированном виде они проявлялись в големовской и кафковской атмосфере во время Первой и Второй мировых войн. Эта литература в стиле библейских пророчеств описывала апокалипсические ужасы, которые должны обрушиться на Чешскую землю. И только иногда оставляла небольшую надежду на решающий бой бланицких рыцарей под предводительством св. Вацлава, к которому столько поколений взывало: «не дай погибнуть нам и будущим поколениям». Первоначальные сюжеты этих созданий лихорадочной фантазии мигрировали по всей Европе, но судьба страны придала их чешским вариантам специфический локальный характер. Он проявился уже в стилизации недоброго предсказателя.
Это и самому шедевру часового искусства приписало пророческие способности - по его ходу судили о судьбе чешского народа. В мрачных видениях этих пророчеств и сама Прага выглядит жутко. То повествуют, что в страшные времена по улицам потечет кровь от Страговских ворот вниз, к мосту. То - что метрополию уничтожит наводнение, при котором вода поднимется до уровня, где стояла чаша на фасаде Тынского храма. Karel Krejčí |
| гл.страница | легенды | мистика | старая Прага | дома, улицы | выставки | Контакты |
|---|